30 августа 2005
Лишь Хафиз и Есенин отворяют там сердца Раннее утро. Вереница машин, застрявших в пробке. Под аккомпанемент автомобильных клаксонов озираюсь по сторонам. На газоне вдоль разделительной полосы высажены розовые кусты. Мимо проходит стайка звонко щебечущих девушек — воистину, воспетые поэтами Востока розы Шираза! Древняя легенда гласит: услышав стихи великого Хафиза «Дам тюрчанке из Шираза Самарканд, а если надо — Бухару…», Тимур призвал его пред свои грозны очи: «Как ты смел отдать за какую-то девчонку два моих любимых города? Чтобы украсить их, я убил сотни тысяч людей!». Стихотворец ответил: «О, владыка! Взгляни, если не был бы я столь расточителен, разве был бы я тогда так беден?». Эмир рассмеялся и вознаградил поэта. Но ныне в Иране иные времена… Критические статьи в журналах и газетах трудно отнести к образцам изящной словесности, поэтому их авторы не в чести у аятолл. Но обо всем по порядку. Сотрудник одного из предприятий Шираза, подрабатывающий частным извозом, говорит, что ортодоксальное руководство, стоящее у кормила власти, не оказывает поддержку своим интеллектуалам. Его заработная плата эквивалентна 280 долларам США, но после оплаты квартирной аренды и коммунальных услуг, медицинской страховки и пенсионного взноса остается не так уж много — чуть больше 80 долларов. Приходится крутиться, а дома — шестеро детишек. Судя по его словам, он противник теократического режима, но в то же время против свержения его по иракскому сценарию. Более того: «Я за демократию, но без янки. Процесс должен идти эволюционным путем». Беседа на время прерывается, поскольку подъехали к некрополю Саади. Радующая глаз зелень взлелеянного газона, кипарисы, дети, внимательно вслушивающиеся в слова родителя, нараспев декламирующего стихи поэта. Видно, как он упивается чередованием рифм, ритмом стиха. Его полное неземного блаженства лицо, выразительная жестикуляция создают впечатление глубокого преклонения перед гением поэта, восторга и безграничного счастья, испытываемого оттого, что он может прикоснуться к великой поэзии. Я даже и не пытаюсь достать камеру и сфотографировать идиллическую картину. Не хочу отвлекать внимание детей и прерывать упоение декламатора. Такое можно наблюдать только в Иране, в котором искусство владения поэтическим слогом является самым величайшим из искусств. Остается горько сожалеть, что у нас нет такого глубокого преклонения перед поэзией. В народе поэта Джалаледдина Руми величают «мавляна» — учитель, наставник. Серебряное обрамление его могилы в древней столице Турции городе Конья блестит от поцелуев его поклонников. Считается, что при жизни он ежедневно поднимался на холм, с вершины которого общался с Творцом всего сущего. Тем удивительнее, что религиозные ортодоксы это допускают. Коснись такое кого-то из простых смертных, они бы восприняли это как кощунство, а для гениев — позволительно. Редко когда осуждалось их пристрастие к вину и к женщинам… Следуя традиции, загадал желание и бросил несколько монет в небольшой фонтан. Едем к мемориалу Хафиза. И здесь царит благоговение. Вспомнилось посещение могилы Абдрахмана Джами в афганском городе Герате. Облицованное мрамором захоронение и фисташковое дерево в изголовье. Местные жители уверяли меня, что ему уже более пятисот лет. Тогда меня удивило, что афганцы спят в метре от надгробной плиты. Сопровождавший меня в той поездке хороший знакомый генерал Зульфикар Балудж объяснял это тем, что паломники во сне беседуют с поэтом. После пробуждения им еще предстоит определить правильность понимания его наставлений. Для этой цели служит слегка наклонная площадка, посыпанная песком. Паломник ложится, подложив под голову кусок мрамора, скрещивает на груди руки и скатывается вниз, если он отклонился влево или вправо, то наставление понято неверно. По возвращении в машину продолжил беседу с водителем. Он говорит, что предписания теологов, вседозволенность и царящая в стране коррупция угнетают его. По его мнению, цензура и самоцензура журналистов делают невозможной публикацию острых и злободневных материалов, в итоге «читатели далеки от истинного положения вещей». Нет свободы слова, нет политических свобод. Инакомыслие преследуется. «Оппозиционной прессы не существует, а те, кто осмеливается писать правду, подвергаются физическому устрашению… Вместо того чтобы ломать их письменные принадлежности, им ломают руки. Наши иерархи превратились в преуспевающих бизнесменов. Безысходность приводит к стремлению молодежи уйти от реальности. Поэтому в стране с каждым годом увеличивается численность наркоманов. Она же толкает наших дочерей заниматься проституцией». Подумалось, что теократическое правление, оказалось неспособным искоренить пороки, вызванные социальным неблагополучием. Пора возвращаться в Тегеран. На обратном пути побывал в Персеполисе и Пасаргадах. Любовался барельефами Накш-э-Ростам. Великая история великого народа. Вспомнилась встреча с одним из оппозиционных журналистов в парке Джамшеда в Тегеране. В его взгляде сквозила настороженность. Развеять ее не помогли ни визитная карточка, ни служебное удостоверение, ни, тем более, карточка аккредитованного в Иране журналиста. Но ледок недоверия постепенно стал таять. Самым убедительным доказательством того, что я не провокатор, оказался отрывок из «Евгения Онегина», прочитанный мной. Тем не менее он продолжал затравленно смотреть на каждого прохожего, приближавшегося к нашей скамейке. Рассказывал, что почти два года назад после «черного дня» иранской прессы, когда были закрыты 18 оппозиционных газет, он был не только отлучен от профессии, но и подвергнут полугодовому тюремному заключению. Подконтрольные духовенству газеты передавали официальное сообщение: «…ибо, как мы уже отмечали, стала ясна их антиисламская сущность». Говоря об особенностях теократического правления, он называет «жесткие ограничения, регламентирующие порядки в экономике и обществе в целом, и догматический консерватизм в политической жизни страны». Вспомнил он и смерть журналистки из Канады Захры Каземи, иранки по происхождению, забитой насмерть в полицейском участке. Вся ее вина состояла в том, что она сфотографировала здание тюрьмы Зиндане Эвин, где сидят политические заключенные. Мой собеседник уверен — следствие ни к чему не приведет. Бывший корреспондент газеты «Хаёти ну» Акбари Гянджи, автор статей, в которых подвергались критике Верховный лидер Хаменеи и Хашеми-Рафсанджани, томится в одиночной камере уже шестой год. Аноним говорил, что его здоровье серьезно подорвано после объявленной им многодневной голодовки. На днях его перевели в больницу. Постепенно мнение об Иране начинает формироваться. Действительность становится все явственнее и проступает отдельными фрагментами. Уже в столице, проходя мимо газетного киоска, обратил внимание на унылого киоскера, укладывающего штабелями пачки нераспроданных газет. Вспомнились стихи Саади: «Стекляшку на груди осла никто не примет за алмаз». Искандер Аманжол, фото автора, специально для газеты «Литер» из Шираза, «Литер»
Источник:
ИА МиК
Поделиться:
Комментарии
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарий