19 февраля 2006
Cтенограмма пресс-конференции в “МК” председателя комитета Государственной Думы РФ по международной политике Константина Косачева 14 февраля, 14.00 Ведущий — Сергей Иванович Рогожкин - руководитель пресс-центра газеты “Московский комсомолец” Рогожкин: Добрый день. У нас в гостях сегодня председатель комитета Государственной Думы РФ по международной политике Константин Косачев. Константин Львович, вам слово. Потом вопросы журналистов. Косачев: Добрый день. По председательству России в “Больщой восьмерке” я хотел бы отметить одно, на мой взгляд, важное обстоятельство, которое пока мало замечается журналистами. Сейчас получили распространения рассуждения в отношении того, насколько Россия по праву либо нет занимает место полномасштабного члена “Восьмерки”, за исключением ее финансовой части; и могла бы “Семерка” без России заниматься своей деятельностью в том объеме, в каком она занимается этим сейчас? Достаточно взять те наиболее острые вопросы, с которыми сейчас столкнулся мир и ответ очевиден. Что это за проблемы? Если говорить о сиюминутных ситуациях, то это - Иран с его ядерной программой и победа “Хамаса” на палестинских выборах. Совершенно очевидно: что не будь особой роли, особой позиции России и в том и в другом случае, мир, включая, естественно, наших партнеров по “Восьмерке”, сейчас был бы в очень бесперспективном тупике. Потому что единственное, чем мир в лице конструкторов современных международных отношений - США, Европейского Союза может реагировать на такие нестандартные ситуации — это блокада, это отказ от контактов, и это угроза, либо реальная реализация силовых действий. Мне представляется, что и блокада и силовые действия как в случае с Ираном, так и в случае с новым руководством Палестины — абсолютно лишены перспективы. Для Соединенных Штатов Америки это, возможно, некий самостоятельный, внутриполитический проект. Нынешней американской администрации, особенно на фоне очевидных неудач в Ираке и в Афганистане, необходимо демонстрировать решительность, приверженность своим идеалам, своим заявленных целям. Это можно понять. Для Европы эта же линия является очевидно менее понятной, менее приемлемой, но Европа пока увы не решается на какие-то самостоятельные действия. Во всяком случае разногласия с США по Ираку в Европе сейчас оцениваются скорее как негативные, нежели как позитивные. Вот две совершенно очевидные конкретные ситуации. И две более глобальные темы, которые заявлены Россией в качестве наших приоритетов в период председательства — это “энергетическая безопасность” и “борьба с инфекционными заболеваниями”. Понятно, что обе эти темы являются для современного мира, включая, естественно, и “Восьмерку”, острейшими. Если в первом случае, случае с Ираном и с “Хамасом”, мы говорили о не менее острых темах - нераспространении и борьбы с международным терроризмом, тема энергобезопасности и борьбы с пандемиями, — это безусловно, тема №3 и №4, которые занимают в равной степени все международное сообщество. И если мы из обсуждения этих тем вычленим и тем более удалим Россию, совершенно очевидно, что добиться какого-то результата можно опять же только закрываясь в собственных национальных границах, начиная в одном случае добывать свои собственные нефть и газ, а в другом случае — отстреливая (как предлагали некоторые коллеги по Государственной Думе) перелетных птиц по всему периметру национальных границ, — понятно, что все это не решение соответствующих проблем. И поэтому волей случая сейчас (случая — в том смысле, что председательство к России пришло, скажем так, в календарном порядке, но тем не менее случай на мой взгляд для России уникальный) мы имеем значительно более внятную, более серьезную, если хотите, более вызывающую, но с другой стороны, имеющую значительно большие возможности повестку дня для нашего председательства. В этом смысле нашим предшественникам, включая Великобританию в прошлом году, приходилось в чем-то придумывать эту повестку дня, находить темы, которые были бы в равной степени комфортны для всех членов “Восьмерки”. России, естественно, эти темы придумывать не пришлось, они находятся на поверхности и самое главное, что по всем этим темам какие-то решения нужно принимать безотлагательно, их нужно принимать на протяжении текущего года и Россия, я думаю, имеет все возможности для того, чтобы продемонстрировать свою готовность предлагать международному сообществу конструктивные решения. В том, что касается нашего председательства в Совете Европы, то это тоже очень интересный случай. Здесь мы опять получаем наше председательство, что называется, в алфавитном порядке, раз в 23 года такое происходит со странами-членами Совета Европы. Но наше председательство в Совете Европы пришлось на обострившуюся во многих других странах этой организации дискуссию в отношении того, насколько ценности, исповедуемые Россией, соответствуют ценностям, которые исповедуются так называемой Объединенной Европой. Здесь можно задаваться вопросом: курица или яйцо? что здесь было первично? были ли эти дискуссии подгаданы и инспирированы под российское председательство? либо какие-то действия нынешней, явно укрепляющейся, встающей на собственные ноги, восстанавливающей свой суверенитет России подвигли к такого рода дискуссиям, — но, наверное, это не главное. Главное заключается в том, что Россия, как председатель в Комитете министров Совета Европы, имеет возможность дать исчерпывающий ответ на этот вопрос: являемся ли мы европейским государством? исповедуем ли мы европейские ценности? готовы ли мы принимать автоматически на себя европейские стандарты, которые уже отработаны в других столицах (прежде всего в Брюсселе)? Либо мы можем, как самодостаточное европейское государство, предложить в эту общую копилку европейских ценностей некий собственный опыт, собственное видение, которое может оказаться для Европы интересным и востребованным? Когда я говорю о нашем российском вкладе в эту европейскую копилку ценностей, я в частности, имею в виду абсолютно уникальный опыт урегулирование проблем национальных меньшинств, которые существуют в России еще со времен Советского Союза, я считаю, что этот опыт не имеет аналогов и я считаю, что этот опыт, безусловно, успешен, особенно на фоне тех проблем, с которыми в последнее время Европа столкнулась (я имею в виду и массовые беспорядки во Франции и в ряде других европейских стран в прошлом году и, естественно, нынешний так называемый карикатурный скандал, который тоже во многом выходит на проблемы обсуждения европейских ценностей). Российская позиция на этот счет мне представляется, безусловно, значительно более мудрой, значительно более взвешенной, сбалансированной, чем позиция многих европейских государств, которые оказались застигнутыми врасплох этой дискуссией. Вот такие базовые комментарии. Я бы на этом, наверное, ограничился, чтобы дать возможность задать вам вопросы. Спасибо. Рогожкин: Спасибо большое. Уважаемые господа, ваши вопросы. Вопрос журналиста: Вопрос по иранскому кризису. Как вы считаете, до какого предела пойдет Иран и где решение будет найдено - в Москве или в Вашингтоне? Косачев: Нынешний иранский кризис в своей подоснове, на мой взгляд, содержит два фактора. Первый фактор: это несовершенство режима договора о нераспространении ядерного оружия. Договор в его нынешнем виде разрешает деятельность, связанную с гражданской атомной энергетикой до предела, который отделяет соответствующую страну создавать ядерные боезаряды временным отрезком всего в 3 месяца. Если эта черта переступается, то страна оказывается страной-нарушителем договора о нераспространении, но это ей позволяет после этого, когда уже констатировано однозначно экспертами МАГАТЭ нарушение режима договора о нераспространении, теоретически или практически создавать ядерные боезаряды или во всяком случае приступать к соответствующим разработкам уже через 3 месяца. Технологический процесс рассчитан таким образом. И это, естественно, несовершенство договора. Впервые это проявилось на примере Северной Кореи, которая находилась в режиме договора, вела все программы, которые разрешены МАГАТЭ, параллельно, как выяснилось, вела программы, не разрешенные МАГАТЭ, но когда это выяснилось, стало уже поздно. То же самое сейчас происходит с Ираном. Потому что сейчас Иран, я хотел бы это очень четко подчеркнуть, по всем отчетам экспертов МАГАТЭ не выходит за рамки разрешенной деятельности. Экспертами МАГАТЭ не установлено ни одного факта таких нарушений, все те вопросы, которые по-прежнему остаются неотвеченными (такие вопросы существуют), касаются не нынешнего этапа иранской ядерной программы, а неких предшествовавших тому этапов - откуда взялись центрифуги, откуда на этих центрифугах взялись следы обогащенного урана и т.д. На какие-то вопросы Иран дает исчерпывающие ответы, на какие-то по-прежнему не дает, к сожалению. И это дает, естественно, основания для подозрений. Но с формальной точки зрения, Иран сейчас не допускает нарушений режима договора и до тех пор, пока эксперты МАГАТЭ не сделают соответствующих выводов, не выскажут соответствующих претензий к Ирану, — все будет находится в спектре подозрений, но не в спектре доказательств. И второй базовый фактор, который привел к возникновению этой проблемы: это двойные стандарты, пресловутые двойные стандарты, которые рядом государств-участников договора проявлялись в последние годы. Я имею в виду ситуацию с ядерной программой, прежде всего Израиля, в меньшей степени — Пакистана и Индии. Как известно, все эти три страны не являлись и не являются участниками договора о нераспространении, но на мой взгляд, отсутствие внятной реакции международного сообщества на соответствующие ядерные программы этих трех государств послало ложный сигнал другим странам. “Если можно Израилю — почему нельзя Ирану?” Вот, наверное, тот вывод, тот тезис, который в свое время, возможно, овладел умами иранских руководителей, тем более с учетом того очевидного конфликта, который существует между Израилем и Ираном. Ну и, наконец, уже третье обстоятельство, уже может быть, не столь системного характера — это операция США в Ираке. Я думаю, что очень быстрое падение режима Саддама Хусейна опять же многим, кто следил за этой ситуацией, не исключаю, что и в Иране тоже, послало ложный сигнал, что Ирак был атакован и соответственно проиграл эту стычку не в силу того, что он имел ядерное оружие, а в силу того, что он не имел ядерного оружия, и что единственный способ избежать повторения судьбы Ирака, — это разрабатывать собственное ядерное оружие. Подчеркну, что это ложный сигнал. Но я боюсь, что многими иракская ситуация могла быть, к сожалению, воспринята именно таким образом. Действия Ирана (если они действительно работают над созданием ядерного оружия) не могут быть оправданы никакими объяснениями, никакими соображениями, никакими обстоятельствами, включая все то, о чем я говорил только что. И думаю, что позиция России в этом смысле ничем не отличается от позиции других участников нынешней ситуации. Мы в той же степени, что и остальные страны (что и США, что и Европейский Союз, что и Китай), безусловно, не заинтересованы в том, чтобы Иран становился ядерным государством. Никаких нюансов здесь нет. Нюанс в другом — нюанс заключается в том, что мы пытаемся до последнего пройти путь, предусмотренный договором о нераспространении, путь, предусматривающий проведение политических консультаций, политических переговоров и обсуждение любых других действий только после того, как исчерпан этот переговорный путь. Вот пока он, на мой взгляд, не исчерпан. То, что переговоры в Москве все-таки очевидно состоятся, пусть и не в те сроки, которые были изначально согласованы, для меня сохраняет определенную надежду на благополучное разрешение ситуации. Хотя эта надежда тает, стремительно тает. Мне действия Тегерана сейчас представляются нелогичными и неадекватными серьезности момента. Даже та форма, в которой мы сейчас здесь в России узнаем о приезде либо неприезде иранских переговорщиков в Москву не по существующим каналам, а из сообщений средств массовой информации, конечно же, неприемлема в дипломатической практике. Насколько я знаю, сегодняшние сообщения СМИ о том, что кто-то из иранского руководства заявил о готовности иранского руководства приехать в Москву 20, а не 16, до сих пор не являются фактом официальной переписки дипломатической между Москвой и Тегераном. Это обстоятельство не может не расстраивать. Более того, и это, наверное, самое главное, нас не может не расстраивать то, что Иран не дает ответы по существу — приемлемо или неприемлемо для Ирана производство обогащенного урана за пределами его территории? Я напомню, что у Ирана на этот счет уже был определенный негативный опыт. Еще в начале 70-х годов примерно такой же проект Ираном обсуждался (еще до революции иранской) с Францией, и тогда Иран вложил порядка миллиарда долларов в развитие соответствующего совместного производства, потом случилась революция и эти средства, равно как и само производство, остались во Франции. Иран ничего с этого не получил и я могу понять, что Тегеран сейчас может с подозрением относиться к любым продолжениям, не гарантирующим полного суверенитета Ирана над этим проектом. Но с другой стороны, я считаю, что эта ситуация не тупиковая, и что Россия в состоянии вместе с другими потенциальными участниками этого процесса предоставить Ирану все необходимые гарантии того, что этот процесс не будет зависеть от какой-то политической, экономической, военной или какой-то еще конъюнктуры. На мой взгляд, интересным вариантом, который необходимо обсуждать на таких переговорах, было бы подключение к этому процессу третьей стороны, четвертой, пятой, либо как гаранта, либо как непосредственного участника. То есть страны, которая бы также получала обогащенный уран с этого совместного предприятия для целей собственной гражданской атомной энергетики. Но все это темы, которые, конечно же, должны обсуждаться на переговорах и я надеюсь, что эти переговоры состоятся до 6 марта (вот это критичный срок) Перенос переговоров на день, два, три вперед или назад, на мой взгляд, не имеет большого значения, самое главное, чтобы 6 марта, когда состоится совет управляющих, международное сообщество имело ясный, внятный, окончательный ответ — принимает либо отклоняет Иран наши предложения. Вопрос журналиста: У меня два вопроса. Есть ли раскол в Правительстве Ирана? Учитывая председательство России в “Большой восбмерке”, насколько будет плохо для России, если она не сможет помочь в решении иранского конфликта? Косачев: Первая часть. Мне говорили специалисты, что в персидском языке есть 15 обозначений слова “да” и из них 13 означают скорее “нет”, чем “да”. Я не знаю — правда это или нет, — но мне об этом рассказывали. Так что многие высказывания иранских руководителей сейчас действительно весьма противоречивы, а порой и взаимоисключающие. На меня новый президент Ирана производит впечатление не очень опытного, не очень искушенного политика; человека, который в своих публичных выступлениях часто увлекается и допускает высказывания, непроработанные должным образом на экспертном уровне, так, как это положено делать в случае с высказываниями первых лиц. Недавний пример, когда он заявил о том, что Иран выходит из режима договора о нераспространении, а затем в субботу официальный представитель МИДа Ирана опроверг это сообщения. Для меня такой классический пример. Так что элемент некой несогласованности действий, безусловно, в нынешней публичной полемике или риторике иранского руководства присутствует. Но я думаю, что это все-таки отражение высокой, нежели чем низкой степени качества иранской дипломатии. Мне представляется, что иранцы сейчас просто умело играют с разных рук, зондируя реакцию международного сообщества на ту или иную возможную линию поведения Ирана. Сбрасывается некая точка зрения, снимается спектр ответной реакции, после этого делается вывод, насколько она проходима и что ждет в случае, если эта точка зрения станет официальной линией Тегерана. Каких-то признаков внутренней борьбы в иранском руководстве я лично не вижу, тем более если мы вспомним, что президент Ирана все-таки является человеком №2, а не человеком №1 в иранской иерархии. Духовное руководство — это аятолла Хамении — является духовном лидером Ирана и все-таки я думаю, что за ним последнее слово и в этом смысле это духовное лидерство Ирана мне представляется фактором, обеспечивающим монолитность иранской оппозиции. Второй ваш вопрос: я бы не хотел, чтобы создавалось впечатление, что Россия как страна, председательствующая в “Большой восьмерке”, принимает на себя всю полноту ответственности за события, происходящие в мире. Естественно, они будут развиваться по достаточно непредсказуемым сценариям. Та или иная ситуация не находится под контролем ни США, ни Евросоюза, ни России. Это всегда фактор многокомпонентный и в конечном итоге успех в разрешение той или иной ситуации в мире может быть только успехом коллективных усилий “восьмерки”, ООН и др. Так что для России неуспех тех или иных политических проектов, на мой взгляд, не будет иметь негативных последствий. Успех таких политических проектов, безусловно, будет иметь позитивные последствия. То есть для меня эта ситуация представляется ситуацией, которая создает для России очень серьезные, дополнительные преимущества с точки зрения своего позиционирования в мире и практически не несет в себе каких бы то ни было видимых изъянов и недостатков. Вопрос журналиста: У меня тоже два вопроса. Может ли быть, что переговоры Москвы с Ираном не продвигаются из-за того, что у Москвы нет такого уважаемого переговорщика для Ирана, как Евгений Примаков. И ваш коментарий по поводу приглашения в Москву лидеров “Хамаса”. Косачев: Спасибо. В первой части. Евгений Максимович Примаков, безусловно, является очень авторитетной фигурой в мире, в том числе в Иране. Одним из ведущих российских специалистов по региональным проблемам и человеком, который располагает очень мощной сетью личных контактов в регионе. Но с другой стороны я бы все-таки не стал преувеличивать роль личности в истории в данном конкретном случае, потому что мне представляется, что речь идет о столь важных для Ирана вопросах, что ставить решение этих вопросов в зависимость от того, есть ли переговорщик с другой стороны или нет переговорщика, конечно, это не так. Конечно, Иран ориентируется на позиции соответствующих государств. Здесь можно говорить о том, насколько Россия как партнер по переговорам является для Ирана комфортным партнером или не является. А уж кто нашу страну представляет в этом переговорном процессе, мне кажется, вторично и я не знаю ни одного случая в наших контактах с Ираном либо с какой-то другой страной, когда компетентность, надежность и авторитетность наших переговорщиков подвергалась бы сомнению. Сейчас на иранском направлении задействованы лучшие силы и в нашей дипломатии и в нашей науке и этот уровень никоим образом не уступает той высокой планке, которую неизменно задавал и продолжает задавать Евгений Максимович Примаков. Второй ваш вопрос. Вы знаете, я не говорил о том, что позиция России абсолютно идентична позиции наших партнеров. Я говорил о том, что наши интересы, наши цели совпадают. Стратегия одинаковая. Тактика различная. Когда мы говорим о “Хамасе”, вот вы упомянули, что эта тема взволновала весь мир. На самом деле, волнение, на мой взгляд, проистекает из того, что мир недостаточно ясно понял существо российской позиции. И в этой позиции есть как минимум два дополнительных элемента, которые нуждаются в дополнительном разъяснении. Первый элемент заключается в том, что заявляя о том, что Россия не считает “Хамас” террористической организацией, президент России не давал оценки “Хамасу”. Он говорил лишь о специфике, особенностях российского национального законодательства, которое предусматривает классификацию той или иной организации в качестве террористической или нетеррористической, с обязательным учетом того, действует она или нет на территории Российской Федерации. Это норма прямо прописана в нашем законе о противодействии терроризму. Во исполнение этой нормы спецслужбы, которые ведут борьбу с терроризмом, представляют свои доклады в Министерство юстиции России, которое на основании этих докладов раз в год составляет перечень организаций, которые в соответствии с российским законодательством классифицируются как террористические. И в этом перечне пока нет “Хамаса” по той простой причине, что “Хамас” на территории РФ никогда не действовал. Это не значит ни в коей мере, что мы выдаем “Хамасу” индульгенцию, что мы заявляем, что “Хамас” не является террористической организацией. Вот это не так! Мы, безусловно, усматриваем элементы террористической идеологии в деятельности “Хамаса”, террористической практики в деятельности “Хамаса”, мы, безусловно, не приемлем позицию “Хамаса”, отрицающую существование государства Израиль и признающую, что в каких-то ситуациях использование террористических методов борьбы допустимо. Это для нас столь же неприемлемо, как и для всех других участников международного квартета по Ближнему Востоку. Но еще раз скажу, что это оценка уже политическая. Президент же говорил о юридической оценке, о нашем законодательстве. И мне представляется, что эта особенность российского законодательства создает дополнительные возможности для международного квартета, для международного сообщества, а никоим образом не наоборот. И второй момент: приглашение “Хамаса” в Москву. Речь ведь идет не о том, чтобы пригласить в Москву движение, партию “Хамас”. Речь идет о том, чтобы пригласить в Москву новое палестинское руководство, которое пришло к власти легитимным, законным, демократическим путем. Никто никогда не подвергал сомнению демократичность и легитимность выборов, состоявшихся в Палестине. До того, как “Хамас” пришел к власти в Палестине, никаких контактов у нас не было и быть не могло по определению, — это для нас было не интересно, не перспективно. Но сейчас, когда Хамас имеет мандат большинства палестинского народа на управление этой территорией, проигнорировать этот мандат , значит проигнорировать палестинский народ. И для меня выбор в пользу контактов с Хамасом (понятно, что на душе кошки скребутся, я бы, например, предпочел, чтобы все-таки “Хамас” сначала пошел бы навстречу международному сообществу и снял бы какие-то наиболее радикальные пункты своей политической программы), но если это невозможно сделать таким путем, но возможно сделать в результате прямых политических контактов, в данном случае в Москве, я не вижу в этом во-первых, ничего зазорного; и во-вторых, я опять же считаю это колоссальным ресурсом в деятельности ближневосточного квартета. Мы, безусловно, действуем в этой ситуации от имени всего квартета, может быть, пока не по поручению, но совершенно точно от имени международного квартета, потому что мы действуем в заранее согласованных интересах, а эти интересы подразумевают поддержание политического диалога между различными силами, действующими на Ближнем Востоке вне зависимости от того, на каких политических позициях они стоят и цель предстоящих московских переговоров — это удержать новое палестинское руководство, формируемое “Хамасом”, в рамках политического диалога. Вопрос журналиста: Вопрос по Косово. Может ли быть такая ситуация, что Запад навяжет свое мнение по созданию государства Косово? Косачев: Так называемый Запад с самого начала косовской ситуации последовательно пытался ускорить ее разрешение, потому что неудача с косовским проектом означала бы поражение политики НАТО на пространстве бывшей Югославии. В этом случае устранение режима Милошевича, бомбардировки, все остальное, что делало НАТО, не имея на то санкции Совета Безопасности ООН, оказывалось бы как минимум бессмысленным, а как максимум преступным с точки зрения международного права. Вот почему для Запада так важно обеспечить некий хэппи-энд, благополучное разрешение косовской ситуации. Но, увы, при этом не соблюдается тот базовый принцип, который был заложен в Резолюции 1244 Совета Безопасности: “сначала стандарты и только затем статус”. Мы ездили делегацией Комитета по международным делам в Косово и во все сопредельные регионы в прошлом году, на собственном опыте я убедился, что никаких стандартов обеспечения прав человека в Косово нет и в помине. Условия для возвращения сербских беженцев не созданы, все сербские православные святыни, исторические, религиозные святыни в Косово, находятся под охраной международных сил безопасности и очевидно будут разрушены как только эти международные силы безопасности будут выведены из региона; те сербские поселения, которые по-прежнему остаются на территории Косово, существуют в режиме изолированных анклавов, люди годами не решаются выехать за пределы этих поселений. Мы с этими людьми говорили непосредственно. Совершенно очевидно, что если решение о статусе Косово будет принято сейчас, а в этом случае, я подозреваю, решение будет о предоставлении независимости Косово, это решение будет неустойчивым. Неустойчивым во-первых, потому что оно будет принято без учета мнения Белграда, и во-вторых, потому что оно не будет содержать в себе решения проблемы косовских сербов, которые были изгнаны с мест своего проживания, которые естественно всегда (сколь бы эта ситуация не продолжалась и как бы она не выглядела) юридически будут стремиться к тому, чтобы вернуться к могилам своих предков и к своим святыням. И, безусловно, в этой ситуации есть еще один аспект, о котором совершенно справедливо говорил президент Путин: это последствия урегулирования ситуации в Косово для других схожих ситуаций. Причем, разумеется, речь идет не только об Абхазии, о Южной Осетии. Таких ситуаций достаточно много, это и Нагорный Карабах, это и Приднестровье, этот тот же Северный Кипр. Есть еще несколько схожих ситуаций. Только что я имел честь сопровождать президента России в ходе его государственного визита в Испанию и убедился в том, что и для Испании проблема сепаратизма — это ситуация существующая в ежедневной политической полемике. Так что решение проблемы Косово (каким бы оно ни было), оно будет содержать в себе на самом деле ответ на извечный классический вопрос, который так и не получил разрешение на протяжении ХХ века: что первично — территориальная целостность государств либо право наций на самоопределение? Ленин давал свой ответ на этот вопрос, современная практика такого исчерпывающего ответа на дает. Притом, что во всех остальных случаях, кроме, пожалуй, Косова и Северного Кипра, международное сообщество вроде бы выступает с позиций, что территориальная целостность — это священная корова, она не подлежит обсуждению, она нерушима. Если мы говорим об этом принципе, то, наверное, он должен быть универсальным и его нужно применять во всех ситуациях вне зависимости от того, как выглядят интересы тех или иных государств, сильных мира сего в той или иной конкретной ситуации. Вопрос журналиста: Два вопроса по Ирану. Первый — не является ли перенос даты переговоров попыткой Ирана создать имитацию переговорного процесса и выиграть время? И второй вопрос: какова будет позиция России, если все-таки переговоры закончатся безрезультатно и 6 марта состоится заседание совета управляющих? Косачев: Очень коротко, поскольку я действительно уже отвечал на эти вопросы. Первое: я не имею оснований делать вывод, насколько иранская позиция действительно является судорожным поиском какого-то выхода из сложившейся ситуации, либо имитацией этого процесса. Но совершенно очевидно, что конечный срок у этой ситуации есть — это 6 марта. И в Иране это прекрасно понимают и любые игры вокруг переговоров с Москвой либо закончатся чем-то, либо не закончатся ничем, но время здесь работает не в интересах Ирана, оно работает против. Вот до тех пор, пока на предыдущем внеочередном совете управляющих была установлена эта конечная дата — 6 марта — Иран мог сколь угодно долго играть с международным сообществом. И именно поэтому и Россия, в том числе, поддержала идею информирования Совета Безопасности по иранскому досье и установления 6 марта в качестве даты заслушивания доклада. Появилась своего рода “дорожная карта”, я применю здесь этот термин тоже и эта “дорожная карта” хорошо известна Тегерану, я надеюсь, что Тегеран не ведет игр, а действительно ищет выход из сложившейся ситуации. Второй вопрос: позиция России будет определяться исключительно на основании содержания доклада господина Эль Барадея. До тех пор пока у нас нет этого доклада, до тех пор пока мы не знаем серьезность претензий, которые эксперты МАГАТЭ предъявляют Ирану, мы, естественно, не можем определиться и со своей позицией, потому что тогда бы это было определением позиции, простите за терминологию, по понятиям, а не в соответствии с нормами международного права. Международное право, в данном случае договор о нераспространении, четко прописывает последовательность действий в таких кризисных ситуациях. И основополагающим элементом этой последовательности действий является доклад экспертов МАГАТЭ. Этот доклад будет представлен 6 марта. После того, как он будет представлен, мы будем определяться с нашей реакцией на этот доклад и с нашими последующими действиями. Вопрос журналиста: Вы считаете, что после 6 марта ситуация может стать иной? Косачев: Безусловно, да. 6 марта, я думаю, будет датой представления доклада генерального директора МАГАТЭ. Я думаю, что после этого потребуется еще как минимум несколько дней для того, чтобы осмыслить доклад и определить политические позиции по его содержанию, и тем более их согласовать. Но ситуация, безусловно, может измениться после 6 марта в том смысле, что вариант передачи ядерного досье Ирана на рассмотрение Совета Безопасности — это вариант достаточно реальный, в случае, если Иран будет продолжать отказываться от любого сотрудничества с международным сообществом. Вопрос журналиста: Вопросы международной политики нашей страны всегда так или иначе ставят проблему участия общественности, общественных объединений, граждан России в этой политике. Как вы оцениваете сегодняшнее состояние дел с этой точки зрения в России? Косачев: Очень уместный вопрос именно сегодня. Потому что буквально за 2 часа до нашей пресс-конференции, я участвовал в первом заседании Комиссии общественной палаты по международному сотрудничеству и общественной дипломатии. Это было первое заседание этой комиссии и я с удовольствием констатировал, что у нас появляется еще один канал связи гражданского общества с дипломатией профессиональной. Канал никоим образом не конкурирующий с полномочиями и функциями парламентариев, а, безусловно, дополняющий эти функции. Я считаю, что Федеральное собрание — это институт выражения политической воли, существующей в обществе. В то время как Общественная палата — это институт выражения настроений, которые существуют в гражданском обществе. Как депутат, работающий в Государственной Думе уже второй срок и имеющий возможность сравнивать, я признаюсь, что я не очень удовлетворен качеством дискуссий по внешнеполитическом вопросам в нынешней Государственной Думе. Не удовлетворен в том смысле, что в Думе III созыва спектр мнений был значительно более широким и каждая точка зрения имела право на то, чтобы быть высказанной и услышанной. Сейчас дискуссия по внешнеполитическим вопросам значительно менее сбалансирована в том смысле, что та партия, та фракция, которую представляю я, “Единая Россия” стоит на центристских позициях, в целом соответствующих позициям президента РФ во внешнеполитической сфере, а противостоят нам, как ни странно, оппоненты, которые представляют в вопросах внешней политики, подчеркну, примерно одну и ту же точку зрения, которую я называю “псевдопатриотической”. Если в вопросах внутренней политики коммунисты, “Родина”, ЛДПР жестко конкурируют между собой, то как только заходит речь о внешней политике, происходит такое удивительное слияние под лозунгами “Отечество в опасности!”, “Россия в кольце врагов!”, “Предательство национальных интересов!”… Мне представляется, что состояние настроений в обществе иное. Мне представляется, что общество в России сейчас (хотя там тоже существуют разные точки зрения) в значительной степени настроено все-таки на сотрудничество, на взаимодействие, на диалог, а не на конфронтацию с окружающим миром. Это очень важное обстоятельство, и я сожалею, что эта националистическая, псевдопатриотическая тема столь последовательно разыгрывается многими политическими силами в России. Есть известная такая дефиниция: чем отличается патриот от националиста? Патриот любит свою страну, националист ненавидит другие народы. Так вот мне кажется, что с настоящим истинным патриотизмом в России пока что не все в порядке и я бы желал нашему обществу, в данном случае нашему гражданскому обществу, чтобы оно, безусловно, имело больше рычагов влияния на российскую внешнюю политику и было бы в большей степени услышанным. И я думаю, что тот канал, который представляет фракция “Единая Россия” в Государственной Думе и тот канал, который представляет сейчас созданная комиссия по международным делам в Общественной палате — это весьма и весьма эффективные каналы. Рогожкин: Я хочу поблагодарить Константина Иосифовича от вашего имени, пожелать успехов в его очень важной и плодотворной деятельности. Косачев: Спасибо Сергей Иванович, спасибо коллеги.
Источник:
Московский Комсомолец
Поделиться:
Комментарии
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарий