Трудно заниматься исламским театром

19 марта 2003
A A A


В Иране тоже случаются международные театральные форумы Александр РОДИОНОВ В годовщину исламской революции 1979 года в Тегеране проходит основной театральный фестиваль страны: Фаджр, "Вспышка". На его 21-й выпуск я приехал искать спектакли по новым иранским пьесам для фестиваля современной пьесы "Новая драма". Я прожил в Тегеране неделю. *** "Устроить театр по правилам ислама - дело очень трудоемкое" - такую двусмысленную цитату из иранского Ленина, аятоллы Хомейни, нашел фестиваль для своего цитатного щита. Живой преемник Хомейни - Хаменеи - говорит о театре с большим терпением: "Задача театра в Исламской республике должна быть в изображении страдающих и угнетенных людей". Исламский театр в Иране - это народные представления "тазийе", мистерии о жизни и смерти шиитского имама Хусейна; как правило - камерные спектакли в мечетях, с полупрофессиональными актерами, с игрой лицом к лицу с публикой, с условностью изображения - мужчины играют женщин потому, что женщинам неприлично петь для публики, - с полным контактом между артистами и публикой - и между содержанием мистерии и тем, что у зрителей в головах: напоминание о смерти Хусейна еще недавно было способно поддержать традицию самоистязания - кинжалами, веревками, цепями до крови в траурных народных шествиях. Об этом вспоминала моя бабушка - и об этом вспоминал молодой перс, эмигрировавший незадолго до революции с семьей из страны. На тазийе, который я видел, зрители плакали и утирали слезы платками, толстый мальчик все три часа спектакля общался знаками с группой девочек - мужчины и женщины сидят вдоль стен раздельно, визави, музыканты трубили в трубы и пили чай с сахаром вприкуску - все одновременно. Живая традиция народного исламского театра подчеркивает нефункциональность театра светского. Для представительских функций, как одна из косметических красок на международном лице страны? Для неблагополучных людей - пусть лучше ходят в театр, чем слоняются по улицам? Европейский театр - от внесенной местной театральной школой работы с античным мифом до более и менее искушенной "новой драмы" - только гипотетически может осилить труд исламского просвещения: про это больше двух слов, сказанных Хомейни, нечего сказать. Он живет и принимается иранским государством как безалкогольное пиво. Безалкогольное пиво На улице в Тегеране серые низкие дома европейской постройки, цвета Нового Арбата в Москве; редко между ними маленькие дворцы с греческими портиками: занятые военными ведомствами или разрушенные. Прохожие в неяркой одежде - та же московская толпа, только без московских лиц. Исламская одежда женщин - черный мешок, оставляющий открытым лицо, скрывающий только волосы и фигуру - редкость, часто в нем те, кто носит его по работе: полицейские, чиновницы, в нем будут вести репортажи и телерепортеры. Раздельный проезд в автобусах - мужчины впереди, женщины - за железной рамой среди салона - сзади: но общие вагоны в серо-красном метро, с двумя линиями и хвостиком третьей, с новыми китайскими поездами. Город весь серый, но внутри у домов вся красота и все богатство, на какие способны жильцы. Дворцы шаха - незаметные белые коробки с роскошью внутри: они на северном краю Тегерана, город стоит на склоне горы, поэтому в северной части города всегда идет снег, а в южной части города снег не идет никогда: в парке вокруг дворцов летают по снегопаду попугаи, у подъезда высокие бронзовые ноги в сапогах - остаток разбитой монументальной статуи шаха, а теперь, должно быть, один из самых необычных памятников на свете. Мириады прилавков идут по всему городу без различия окраины от центра, один квартал - один вид товаров. Посмотрите на бельевые лотки. Женщины в черных мешках торгуют совсем не черным и не скромным бельем - красным, золотым, прозрачным, кружевным и прорезным. Такие же женщины у них это белье покупают. Витрина как возможность познакомиться с бельем иранских женщин говорит иностранцу о многом. Если придет время женщине в белье появиться на иранской сцене - это должно стать душераздирающим зрелищем. Пока что против такого театра все возможные меры приняты. На иранской сцене с женщинами связаны самые трудные запреты. Запрет на интимный физический контакт - включая рукопожатие; запрет на обнаженные волосы; с этим сложнее справиться, чем с запретами на алкоголь и политику на сцене. В реалистическом спектакле это естественно потому, что платки на головах актрис, страх взяться за руки здесь - просто зеркало жизни обыденных героинь и героев. Трудно персонажам наедине с собой и наедине друг с другом: когда странно женщине не снять платок, когда странно избегать взяться за руки или обняться. Нельзя обнажать волосы - но можно носить любые шляпки: и больше того - режиссер выводит на сцену актрис в париках. Нельзя брать женщину за руку - но сколько угодно можно грубо хватать ее за руки - тем более за рукава; швырять на пол, бить. Запрет на контакт мешает, только когда герой и героиня в эмоциональном объяснении. Но режиссеры обозначают эмоциональный контакт так, что вы не заметите, что того объятия или поцелуя, которых вы ждали, не было. Он потянулся ее обнять - тут звонок в дверь, надо бежать: но эмоция же была, объятие обозначено. Они объясняются в любви - тянутся друг к другу с поцелуем: в последний момент он отодвигается от ее лица - снимает, предусмотрительный человек, очки - чтобы не мешали сейчас. Тянется снова к ней и рушится на пол, потому что без очков промахнулся с поцелуем мимо ее лица. Но как бы ни обходили режиссеры эти запреты по существу - они вынужденно начинают этот поиск с принятия запрета, с подчинения ему. Пьеса требует иранской литовки, спектакль проходит закрытые просмотры. Фестиваль Фаджр уже превратился внутри в намного большее, чем стоит ждать от фестиваля: это праздник, с идущим целый год соревнованием, как электрические искры играют надежды у тех, кто подает на него пьесы, получает ответы, показывает экспертам спектакли, пишет статьи в национальном театральном журнале "Иран Намайеш", ведет в дни фестиваля статистику востребованности спектаклей, анкетирует зрителей и обсуждает спектакли в ежевечернем клубе критиков: от желания максимальной разрядки этого статического электричества в авторах и в заинтересованной публике пришло, я думаю, совсем не театральное, а скорее спортивное деление на три места, как бы на три медали, в каждой из подробно специализированных номинаций: отсюда и избыточный - в добрый час - масштаб национальной программы (в 2003 году - семьдесят спектаклей, с иностранными - по семь-девять показов в день программы). Но этот праздник - один из отходов работы машины по производству единой, отсортированной государственными экспертами, театральной картины страны: просто так получилось, что при работе этого механизма пахнет праздником, а вибрации действуют на человеческие эмоции. Вы никогда не увидите спектакля, игнорирующего официальные запреты. Иранская цензура не строга к мысли и к политике: она стреноживает людей в области примитивных, необдуманных реакций. Этот запрет тем опаснее, что он кажется оправданным морально, а мысли спектакля не касается. Цензура бьет по привычкам актера, по автоматизму автора и зрителя. Тоталитаризм в Иране - мягкий и незаметный. Кому-то можно то, что другим запрещено. Это негодяи и бандиты, как и много где на свете. Но плохо то, что тут они - в числе тех, кто хозяева и начальники. К запрету по обстоятельствам добавлен запрет, идущий от авторитета, - как если бы к замку добавляли бы проклятие. Те, кто берут взятки, всегда делают доброе дело постольку, поскольку дают своеобразную свободу. От двойных стандартов обидно, но и легче на душе. Одно только жалко: театр не имеет шанса пользоваться двойными стандартами - потому что он не существует в тени и почти не экспортируется. Иранская сцена в качестве зеркала - это зеркало с избирательным отражением. Вы в нем увидите все, что у них в стране, - кроме, разве что, президента. Из цензурных соображений не существует спектаклей про хозяев страны. Страх перед политической сатирой избавил театр и от жанра житий политических и идейных руководителей - личностных и безымянных: вы не увидите на сцене ни одного политрука или председателя райкома. Но когда зеркало смотрит за рубеж - с него амальгама слезает клочьями, и зарубежный театр на иранских гастролях или зарубежная пьеса в иранской постановке - затруднение. Первый русский гость - номинант нынешней "Золотой Маски", петербургская группа "АХЕ" на Фаджре-2002 - играла невинный пластический спектакль, в котором почти сразу попросили исключить сцену с водкой - из бутылки поливали водкой актрису - и прикрыть у актрисы голые руки. От исполнения к исполнению открылись новые поправки: цензура вошла во вкус. Встречу с этим волком вы начинаете с того, что даете ему полизать вашу кровь: он только при этом условии согласен с вами знакомиться. Вы соглашаетесь закрыть актрисе голову шапочкой: дальше - вопрос случая, сколько и каких поправок у вас потребуют, первую каплю своей крови вы скормили цензуре добровольно. В нынешних обстоятельствах на иранской сцене не будут поставлены пьесы о гомосексуалистах. Артистов Кирилла Серебренникова надо было бы одеть. Из спектаклей русского театра идеальным для Ирана был бы "Угольный бассейн", документальный спектакль кемеровского театра "Ложа" о шахтерах: трое мужчин в костюмах, женщина появляется на короткий миг в фате, закрывающей лицо. Первые русские на Фаджре были представители Чеховского фестиваля в 2002 году. "Танец на стаканах" с Фаджр-2002 Чеховский фестиваль предполагает показать в этом сезоне в Москве. Этот спектакль 24-летнего драматурга и режиссера Амира Реза Куэстани - прорыв иранского театра к аскетичному, "тихому" стилю постановки новых пьес. Международная судьба "Танца на стаканах" началась показом на Боннском биеннале в июне 2002 года, и, очевидно, еще продолжится яркими событиями. Молодых героев - двадцатишестилетнего учителя танцев Форуда и его семнадцатилетнюю ученицу Шиву - играют актеры, лишь чуть отличные от них по возрасту: Али Моини и Шараре Мансур-Абади - замечательная актриса, и за эту роль - лауреат прошлого Фаджра. По двум дальним концам длинного стола они сидят, впритык к двум трибунам зрительских кресел по ширине стола: женщины с одной стороны, мужчины с другой, смотрят друг на друга. "Танец на стаканах" - из тех спектаклей, часть действия которых идет в полной темноте - зрительный аналог провокативной речевой паузы: в темноту помещена сюжетная рамка пьесы - телефонный разговор Форуда со своим психотерапевтом. Форуд - житель исламской страны, но и житель культурного пограничья с Индией - до степени навязчивой идеи заинтересовался индуистским мифом о боге разрушения Шиве. Его он увидел однажды на городской улице в молодом уличном танцоре-индусе, и его он видит в своей студентке: обычной девочке, которая курит сигареты и анашу, про которую он знает, что она может выпить, про которую он уверен, что она оставалась на ночь в квартире с другими молодыми людьми. Он учит ее танцевать на стаканах, граненых стаканах: технический прием обучения танцу, на составленные вместе в определенные фигуры донышками вверх стаканы в прыжках ставит ступни танцовщица. Пьеса - тихий разговор героев друг с другом, кончающийся ее уходом. Японский критик, смотревший спектакль в один вечер со мной, был недоволен: "Показаны очень глупые отношения между мужчиной и женщиной! И в конце он делает самую глупую вещь: плачет!" 18-го и 19-го мая на Малой сцене МХАТа имени Чехова этот спектакль будет идти в экспериментальной программе Чеховского фестиваля. Иран - из тех стран, где определяющей структурой театрального процесса стал местный центр Международного театрального института - древняя организация при Юнеско, работающая в диапазоне от театрального туризма и коллажа взаимно удаленных традиций до программного "установления мира и сотрудничества между театральными профессионалами мира". Организатор Фаджра - "Центр драматических искусств", иранский центр Международного театрального института, фактически - иранское театральное министерство. Его новый руководитель - благообразный молодой критик Маджид Шарифходэйи, его помощница - молодая азербайджанка Фара Йегане, филолог-американист. Их имена я хотел бы вам назвать: для железного занавеса, который невозможно сломать, эти люди нашли домкрат. Иранский театр становится модным, и на Фаджре все больше международных гостей. Иранский театр - театр новых пьес. Это в основном реалистический театр. Абсолютность моральных запретов - в контрасте со свободой тем. Сатира на суд по обвинению в безнравственности - "Близкая встреча последнего вида", одна из четырех пьес молодой Чисты Ясреби в фестивальной программе. Незабываемая сцена - в квартиру к паре вламывается духовная полиция, с возмущенно ахающей здоровой девушкой-полицейским в черном платьи-мешке; на суде пара дает противоположные показания, а потом судью атакуют добровольными свидетельствами в пользу обвинения соседка напротив, видевшая все в подзорную трубу, и дворник-придурок, все тоже видевший, но уже совсем по-своему. Другая свобода - нешуточные сцены насилия в "Никто не помнит все истории", пьесе о людях, сгоревших вместе с целым кварталом современного Тегерана: еще один репертуарный хитмейкер с пятью пьесами в программе - молодой Мохаммед Чармшир. Интересно создано ощущение бессчетности персонажей - сцена никогда не освещается полностью, источники освещения - три прожектора в руках актеров-пожарников, свет направляют на большую или меньшую ширину пространства по ходу выступления одного за другим персонажей. Девушка, беременная, колет себе живот шприцами, другая девушка везет младенца в коляске и останавливается, чтобы в поругаться туда, в коляску; педоватый парикмахер выходит в танце и поет рекламу своей парикмахерской, а потом его держит за горло и готовится убить молодой бандит, выходит тихий человек с гитарой и поет заводящую зал бардовскую песню, где каждый куплет кончается тихо говорящимся апарт "не помню", молодой муж мучает жену - облил ее бензином, и чиркает зажигалкой в ответ на то, что она, связанная, в него плюет. Перспектива новой войны настолько была незаметна из Тегерана, что мне и сейчас не верится, что война будет. Ирак для города - скорее память о прошлой войне - Ирака с Ираном: с бомбардировками, применением химического оружия, боями, выпустившими в сегодняшнюю городскую толпу обилие инвалидов. Слепые торцы закрашены цветными плакатами: если это не Хомейни, Хаменени (они же - на портретах по сторонам главной сцены городского театра) - это герои и жертвы войны с Ираком - с задумчивыми глазами, поскольку портреты обычно посмертные; инвалид в форме, брюнет в форме на фоне горящих нефтяных вышек. Одиозное для нас слово "шахид" в топонимике города - как "герой Советского союза" в топонимике России: окраинные улицы Шахида Мофатте, Шахида Абади, и не счесть других - названы по именам погибших на войне с Ираком. Были спектакли про эту войну. Наивный "За линией" двадцативосьмилетнего Сасана Гаджари, он начинался сценой боя, а потом, с наступлением мирного времени, один из солдат, теперь покрытый серебряной краской, в той же каске и с автоматом в руках становится за постаментом и остается стоять бюстом герою, и у подножия постамента бомжует молодой парень, на наших глазах геройствовавший на войне. Потом, когда он получил "социальную реабилитацию" и снова ходит с автоматом и в форме, - у памятника с посеребренным солдатом стоит и курит жирная молодая туша в хорошем костюме. Курит, докуривает и бросает окурок к подножию постамента. Молодой герой как посмотрел на него, ничего не говоря, с автоматом в руках, - туша стушевался и ушел со сцены. Один из лучших спектаклей на фестивале: "Четыре из рассказов про Рахмана" Али-Резы Надери-Наджафабади. Время войны с Ираком, нищее городское кафе, его хозяин Рахман - герой войны; но он на сцене мало появляется - иногда только забегает в свое кафе в зеленой форме, с автоматом. Все время там сидят: мрачный дед с кальяном у самовара, толстый паренек, который моет чашки в одной и той же воде и, развесив уши, слушает "рассказы". Парень слушает и смотрит с восхищением за рассказами двух мародеров, которые грабят оставленные людьми дома, а в кафе рассказывают истории о своих геройствах на войне, герои которых - они с отсутствующим Рахманом. Актеры не жалели себя и не жалели реквизит - смахнут сахарницу - и не посмотрят, разобьется или нет, побегут потом босиком по полу - и видно даже, что им все равно, наступят ли они на осколки той сахарницы. Гасят спичку о язык, к восхищению парня; бросают сигарету на циновку - и потом лишь дело удачи (или, можно надеяться, противопожарной пропитки), что циновка не затлела. Зато когда потом ворвавшийся в кафе новый герой бросается на мародера с ножом - это воспринимается хотя бы не так безопасно, как обычно в театре. Я не знаю фарси, на фестивале я больше общался с молодыми английскими филологами. Те, кто были официальными гидами, - писали каждый день по официальной форме отчеты о том, что показали нам, о чем мы с ними говорили. Наверное, для научных целей. "Зачем показываешь такие фильмы иностранцам", - подошел и сказал мужик в штатском гиду, водившую нас в кинотеатр, на новый фильм Дариуша Мерджуи "Бемани", о девушке, страдающей в замужестве за старым богатым курдом, убегавшей из дома с матрасом в сад каждую ночь, а под конец избившей его и его собаку шваброй. "Я люблю Америку!" - почти при знакомстве мне сказал молодой человек. Только позже я понял, что в антиамериканской стране эти слова были фрондой. В самолете на пути в Москву сосед-перс открыл каталог самолетного магазина на страницах с виски, пил стаканчик за стаканчиком казенное вино и листал всю дорогу те страницы с рисованными бутылками вперед-назад. "Вы видели нашу древнейшую статую?" В национальном музее маленькая статуэтка лежит в ряду других. Это единственная иранская археологическая находка шестого - а не пятого, из которого прочие старейшие, - тысячелетия до нашей эры. Это женщина с огромной грудью и подробно прописанной задницей - богиня плодородия, здесь она вышла по-правдивому эротичной. Древность подарила иранскому государству приз, который не поднимешь на плакате над демонстрацией. Источник: Русский журнал от 18.03.2003
Поделиться:

Ещё новости

Обнаружили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter
Комментарии

Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарий

Подписка

Подписывайтесь на наш Телеграм-канал для оперативного получения новостей.